Как счастливо демонстрировать свое вернувшееся детство всем встречным! Как сладко не узнавать себя в бликующих весенних витринах! И мир такой огромный любуется мной, а я без ума от него. И море по колено, и звезду с неба, и мечту на ладонь. Мне хорошо, наслаждаюсь… Каменные тюрьмы сегодня кажутся просторнее и переносятся легко, пока…
Пока не всасывают в себя так много людей непохожих, различающихся, различных, других. Неосторожные, больные уколы чужих, стойко держит мое семнадцатилетие, а потом собакой Павлова срываюсь, неожиданно. И падает на лицо железная маска спокойствия, тонет в циничности наивность, захлебывается радость в пустой темноте больших глаз, умирает весна, расслабляя сердечную мышцу, стираются искренние морщинки. Все. Отшлифованное ежедневными потребностями умение отключать душевные метания, сворачивать неугодные мысли, изображать безразличие перед любимыми за мгновения раскатало мое семнадцатилетие по теплеющему на ярком солнце асфальту. Я улыбаюсь. Мертво, дежурно, пока в голове медленно гаснет последняя нераздавленная мольба: «Нет! Пожалуйста! Нет! Верните! Пусть будет больно! Пусть предают и ранят, только верните! Кто-нибудь верните мне...» Улыбаюсь. Нужно продумать дрессуру, чтобы по щелчку пальцев включать неполоманое детство. Пригодится.
Животный рефлекс, к сожалению, уже безусловный.
А вообще, конечно, я кусок мяса. Нужно спать, просто нормально поспать.
А вообще, конечно, я кусок мяса. Нужно спать, просто нормально поспать.